Изучение традиционных религий  |
| | |
Количество конкретных религиозных систем, известных на сегодняшний день исчисляют тысячами (а иногда – и десятками тысяч). Во всяком случае, точную цифру назвать, наверное, никто не возьмется. Среди этих систем есть такие, которые исповедуют миллионы людей, а есть и такие, которые существуют в рамках одного племени. Но каждая религиозная система формирует культуру, то есть определяет поведение людей в контактах и связях разных типов, и создает искусство – то есть изображает для своих последователей, не обладающих достаточным духовным зрением то, что видят зрячие. Соответственно, с каким бы народом мы не вступали в контакт, какую бы культуру не стремились изучить, чьим бы искусством не интересовались, наши знания всякий раз будут лишены фундамента, если мы не начнем изучение с соответствующей религиозной системы. Только здесь находят объяснение этические предписания, в системе культуры существующие лишь в виде императивов, не предполагающих вопроса «почему я должен так поступать?» На подобный «неуместный» вопрос культура может ответить только: «так принято» - и сослаться на опыт предков. Только в религиозной системе находят свое объяснение образы и даже технические приемы соответствующего искусства. Но для приступающих к хотя бы самому поверхностному изучению «истории религий», «мировой культуры» и тому подобных курсов непременно встает вопрос: что, собственно, мы изучаем? Историю человеческих заблуждений? Историю постепенного овладения человека некоторой истиной? А может, историю постепенного искажения человеком некоторой истины? Или за каждой религиозной системой стоит своя истина? Как правило, вопрос этот формулируется учащимися следующим образом: «А какая, по-вашему, религия истинная?»
В ответ можно было бы задать следующий вопрос: представьте, что вам показывают карты Африки, Австралии, Южной Америки и спрашивают, какая из них истинная? Казалось бы, ответ очевиден: за каждой религиозной системой стоит своя реальность, как за каждой картой – свой континент. Однако из истории географии мы знаем, что бывали случаи, когда одну и ту же землю разные карты изображали совершенно по-разному; порой картографы считали, что изображают новую землю, в то время как составляли карты уже ранее открытых земель; а случалось, что полагая, что изображают добрую старую Индию, рисовали берега неведомой Америки. Словом, соотношение карты и изображаемой ею земли совсем не так просто, как кажется с первого взгляда. Карты бывают разного масштаба, бывают неточные и точнейшие, бывают – устаревшие (когда изменился рельеф местности), бывают – проективные (когда соответствующие объекты еще не появились). Наконец, бывают карты никогда не бывших земель, «утопий» (то есть «мест, которых нет»), порожденных фантазией их создателей. Таким образом, и религиозные системы, очевидно, соотносятся со стоящей за ними реальностью совсем не просто.
И вот здесь мы можем уяснить себе взаимное отношение слов «религия» и «вера», часто воспринимаемых как просто синонимы. Религия – связь, данная нам опытно, но если мы этой связи не ощущали (если мы в этой земле не бывали), то мы можем познакомиться с нею с помощью разного рода изложений религиозных систем (карт). И вот, глядя на представленную нам карту, мы можем сказать: ерунда, все врут, нет никакой этой Австралии. То есть – отнестись к картографу, к путешественнику, к свидетелю без веры, которая в данном случае будет значить «доверие». Доверие – первый шаг на пути к любому опыту, в том числе и религиозному. Если мы не доверяем нашим предшественникам, нам не придет в голову отправиться в Австралию. При этом, разумеется, наше доверие, если оно возникнет, должно будет выдержать возражения скептиков, не верящих в Австралию, поскольку, как и мы, они там никогда не бывали. Хотя и странно, с точки зрения простой логики, больше доверять тем, кто не видел, чем тем, кто видел, но, поскольку опыт тех, кто не видел, (то есть – отсутствие опыта) совпадает с нашим, у нас всегда будет большой соблазн поверить именно им.
Но, предположим, мы отнеслись к свидетельству с доверием и отправились в Австралию, веря, что она существует. Однако путь туда может оказаться неблизким и нелегким. И вот тут понадобится и вступит в действие вторая составляющая веры –верность. Доверие нужно, чтобы начать путь, чтобы пройти его до конца – необходима верность, преодолевающая усталость, трудности и, наконец, сомнения: если Австралии нет и за тем поворотом, и за тем, и за тем – так, может, ее и правда, совсем нет? И точнейшие карты и планы тут не помогут: даже отыскивая всего-навсего улицу в родном городе в первый раз, можно и заблудиться и отчаяться и решить, что ее и совсем тут не бывало. И путь, который в десятый раз мы пройдем, не заметив, в первый раз покажется долгим-долгим.
И лишь достигнув Австралии, мы обретем третью составляющую веры – уверенность. Уверенность, потому что мы теперь знаем, что она есть, и даже если мы окажемся далеко-далеко от нее, даже если мы окажемся среди людей, которые никогда не видели Австралии и не верят в ее существование, мы не утратим веры – потому что она уже не доверие и не верность только, но – знание. Как можно заставить меня не верить в Австралию, если я там был? Сам?!
Таким образом, вера как доверие заставляет нас выйти в путь, вера как верность заставляет нас пройти его до конца, вера как уверенность сохраняет в нас знание о вещах, не всегда непосредственно данных нам в опыте. Вера приводит нас к религии – осуществляющейся, актуальной связи, встрече (ведь обычно-то мы, на самом деле, ищем не землю, не место, но кого-то, кто живет в этой земле, и для кого мы готовы бросить свое привычное место обитания), вера сохраняет для нас опыт, в такой встрече полученный. И приведя нас к религии, вера переходит на новую ступень: теперь доверие – это доверие к Тому, с Кем мы встретились, верность – это верность Ему, и уверенность – это уверенность в Нем, то есть – в Его верности и доверии. Вера, из веры во что-то, становится верой Кому-то. Такая вера действительно синоним религии.
Итак, чтобы хоть в какой-то степени уяснить для себя, как соотносится та или иная карта с местностью, ею описываемой, необходимо некоторое первоначальное доверие к ее составителю. Потом, когда (и – если) у нас появится опыт, мы сможем оценить ее истинность и, может быть, даже поправить ее. Но странно было бы начинать с исправления карты местности, о которой мы до сего момента не очень-то – не то чтобы знали, мы все об этом кое-что знаем – но не очень-то задумывались.
Однако, собираясь отправиться в путь, все же не худо было бы попытаться определить, каким картам можно доверять в первую очередь, на какие свидетельства полагаться. Пытаясь это выяснить, мы обнаружим, что сами свидетельства с очевидностью делятся на две категории.
Во-первых, есть большая группа «карт», очень логичных в своем построении, внутренне не противоречивых, но и, кроме того, совпадающих между собой в основных чертах, но и – еще – аналогичных в какой-то мере нашему повседневному опыту. Казалось бы, совпадение свидетельств должно служить одним из надежнейших способов верификации (т. е. – проверки на истинность). Однако здесь есть опасность: стройность и непротиворечивость системы может свидетельствовать о возможности ее выведения исключительно логически, без соответствующего опыта, или, вернее, исключительно из соответствующего повседневного опыта, по аналогии с ним. В этом случае и совпадение свидетельств не есть убедительное свидетельство – основываясь на повседневном опыте, сублимируя его (т.е. «возводя», проецируя на более высокие уровни реальности) и повторяя общие для человеческого сознания логические схемы, сходные в основных чертах, аналогичные системы может построить большое количество людей, не имеющих никакого отношения к действительной связи (т.е. – религии).
Во-вторых, есть «карты», поражающие необычностью «рельефа», и, представляется, что это одно из сильнейших доказательств в пользу их истинности: если этого нельзя придумать, значит, это можно только увидеть. И в этом смысле знаменитое высказывание Тертуллиана (II-III век н.э.): «credo quia absurdum est» («верую, ибо нелепо») – не парадоксально, но жестко логично: если проповедуется очевидная – с точки зрения нашего здравого смысла – нелепица, то в это, по меньшей мере, стоит вглядеться, потому что придумывают обычно гораздо более приемлемые с точки зрения здравого смысла вещи.
Но необычность рельефа может оказаться и фантазией; это, в принципе, всегда поддается выявлению, в силу известного факта: наша фантазия может только комбинировать имеющиеся в опыте вещи, поэтому если мы сталкиваемся с весьма необычной комбинацией вещей, однако, имеющихся в повседневном опыте, то скорее всего перед нами учение, в значительной степени поврежденное фантазией его основоположников и последователей. Таким образом, вне опыта нельзя считать верифицированными ни религии первого рода (их называют «естественные»), ни религии второго рода (религии откровения). Только сами побывав в Австралии, мы убедимся наверняка, что она существует. Но, повторю, чтобы хотя бы когда-нибудь надеяться до нее добраться, необходимо доверять свидетельствам путешественников. Особенно, если они стремятся побывать в этой Австралии снова и снова.
Существует еще одна возможность убедиться опытно в религиозных истинах. Ведь Тот (или те), с Кем ищут обрести связь, может не ждать нас в «Австралии», а пойти нам навстречу. Более того, как правило, Он (они – тоже) это делает. Он прибывает в гораздо более обыкновенное для нас место, входит внезапно в область нашего повседневного опыта – с тем, чтобы дать нам опыт встречи. Этого опыта может хватить на всю жизнь, в том смысле, что последователь данного религиозного учения, погруженный в заботы мира сего, как бы говорит себе: «Мне некогда сейчас добираться до этой Австралии, но я знаю, что она есть, потому что я встретился с Тем, Кто меня там ждет. Я ничего не знаю об этой земле, но в состоявшейся встрече был залог новой встречи. Значит, я должен быть хотя бы готов к путешествию. Ну, или хотя бы не очень неготов». Таких людей мы – заинтересованные в интеллектуальном знании – часто обвиняем в «незнании» основ своей веры, например, в «бытовом православии» и т.д. Но они, не зная, скажем, «рельефа Австралии», и, возможно, в отличие от нас, даже не сделав никогда попытки добыть себе хорошую «карту», тем не менее, в каком-то смысле, знают больше – они опытно знают, что Австралия точно есть, и знают Того (не «о Том», а Того), с Кем должны там встретиться. И это знание определенным образом изменяет их жизнь.
Среди них есть и такие, кто, раз пережив радость встречи, никогда ее не утрачивал, силою духа, простотой и верой удержав этот лучезарный миг и пребывая в нем. Им тоже зачастую не приходило в голову раздобыть «карту», вникать в учение – зачем знать дорогу туда, где ты и так находишься? Об одном из таких «простецов», которым незнание в нашем смысле слова не мешало жить в постоянном присутствии чуда, рассказывает афонский старец Паисий: «Когда я был еще новоначальным монахом и жил в Эсфигменском монастыре, благочестивый отец Дорофей рассказывал мне, что в монастырский приют приходил помогать старчик, имевший такую простоту, что считал Вознесение, являвшееся престольным праздником этой обители, одной из великий святых, как, например, святая Варвара. [Греческое слово Άνάληψη (Аналипси) – Вознесение – относится к женскому роду, поэтому старец принял его за имя святой.] Поэтому, молясь по четкам, он читал и такую молитву: “Святая Божия, моли Бога о нас!” Однажды в приют пришел больной брат [братом называется всякий монашествующий, это не имеет отношения к кровному родству. – Т.К.], однако в тот момент там не нашлось пищи, чтобы он мог ею подкрепиться. Тогда наш старчик быстренько сбежал по ступенькам вниз, спустился в подвал, просунул через окошко, выходившее на море, руки и попросил: “Святая моя Аналипсия, подай мне рыбку для брата!” И, о чудо! Большая рыбина вдруг выпрыгнула из воды прямо ему в руки. Он же, как ни в чем не бывало взял ее и, радуясь, приготовил ее в утешение своем брату». (Старец Паисий. Отцы-Святогорцы и Святогорские истории. Перевод с новогреческого Сергея Говоруна. Свято-Троицкая Сергиева Лавра. 2001. С. 7-8.) В этой истории, кстати, ясно видно и отличие молитвы (прошения) от заклинания и заговора. В последнем случае необходимо знать точные имена вещей, действующих именно в этой сфере (причем заклинатель может даже утрачивать представление о сущностях, стоящих за именами: пока он знает и верно называет имена, заговор работает). В молитве же можно обращаться к сущности, ощущаемой и знаемой сердцем, произвольно именуя ее – именно потому, что это оклик и просьба (в конце концов, прося помощи у незнакомого человека, обращаясь к его человечности, мы можем его окликнуть и просто: «Эй!»; вряд ли, однако, он откликнется на это «Эй!», если мы хотим его к чему-нибудь принудить).
Ну а избранные, пережив встречу, уже не могут оставаться в разлуке. И они-то чаще всего и слышат, как в сказке: «А теперь ищи Меня за тридевять земель в тридесятом царстве». Потому что присутствие Того, с Кем встречаются во встрече, связь с Ним обставлены рядом условий, и, нарушив эти условия (иногда нам непонятные), мы лишаемся этой связи. Сказки, кстати сказать, вообще, сообщают нам очень глубокие и жизненно важные вещи, мы еще будем об этом говорить. И избранным приходится добираться до «Австралии», чтобы там обрести Того, Кого безрассудно от себя удалили. И им приходится, как невесте Финиста-ясна сокола, семь пар железных сапог износить, семь железных посохов источить, семь железных хлебов изглодать. Потому что первая встреча – подарок, вторая – заслуга.
Однако нам необходимо понять – в силу задач нашего курса – не почему нам надо стать «религиозными» (этого никто нам предписать и от нас потребовать не может), и, вообще-то даже, не как становятся религиозными (хотя это, безусловно, входит в свод знаний о религии), а почему нам нужно, необходимо даже, изучать религиозные системы, и особенно – христианство.
Как уже сказано было выше, религия определяет собой соответствующие культуру и искусство. Как опять-таки сказано было выше, даже секулярная культура может «развиваться» лишь за счет трансформации, переработки того, что уже вошло в фонд культуры «религиозной». Мы с вами – часть европейского мира, чья культура, чье искусство возникли на почве христианства. Если, изучая всякий народ, нужно начинать с его религии, то уж тем более о самих себе нужно знать основополагающие вещи. Не зная христианства, мы будем просто патологически безграмотны в области нашей собственной культуры. Мы даже детскую книжку – вовсе не «религиозную» - не сможем правильно понять (я уж не говорю, например, о всем массиве европейской живописи V-XVI веков, там это очевидно). Но вот, например, «Приключения Тома Сойера» Марка Твена (1835-1910). В одной из ударных сцен романа рассказывается, как Том, нерадивый ученик, решив получить в подарок Библию, которую давали детям, проявившим усердие в изучении Писания (им за каждый выученный отрывок давали определенного цвета билетики), выменял на разные штуки, типа мраморных шариков, кучу билетиков, которых хватало на право получения Библии. И вот, под завистливое шипение расстроенных соучеников, понимающих, что своим легкомысленным обменом они способствовали возвышению этого неуча, задиры и противного мальчишки, Том поднимается к кафедре, чтобы получить Библию. Пастор восхваляет его и, для демонстрации его блистательных знаний присутствующим, задает ему вопрос: «Как звали первозванных апостолов?» И получает ответ: «Давид и Голиаф». Марк Твен, естественно, ничего далее не поясняя, пишет: «Задернем завесу над этой плачевной сценой». По замыслу автора, здесь читатели должны просто животы надорвать от смеха. Но современный российский (а тем более – бывший советский) школьник зачастую лишь смутно догадывается, что Том, наверное, ответил неправильно. Потому что он сам не знает имен первозванных апостолов, и часто совсем не имеет представления о том, кто такие Давид и Голиаф. Теперь представьте, если уж Марка Твена невозможно прочитать, не зная ничего о христианстве, то что говорить о литературе нашего родного XIX века, где речь только о христианстве и идет, где его то отстаивают, то проповедуют, то оспаривают, то ниспровергают, то высмеивают, то создают, в противовес ему, новые учения, но, во всяком случае, не отрываются от него буквально ни на шаг и ни на минуту, при этом, как и Марк Твен, зачастую не находя нужным даже пояснять, о чем идет речь – ведь христианство было единым фондом европейской культуры, то есть обращение к нему предполагалось всем понятным по умолчанию? Получается, если мы не знаем христианства, то мы зря изучали русскую литературу в 8-10 классах – мы там ничего не поняли, а кое-что поняли прямо-таки наоборот. Если мы не знаем христианства, для нас недоступна европейская и русская живопись даже на стадии своего секулярного существования. Искусство – язык, говорящий нам о религиозной системе, лежащей в его основании (или о разрушающейся им и в нем религиозной системе). Искусство – всегда послание, порою просто письмо, адресованное нам, направленное нам сквозь пространство и время. Изучая искусство и игнорируя при этом формирующую его религию, мы поступаем так, словно интересуемся красотой почерка и правильностью наклона букв, но даже не задумываемся о том, что, собственно, в этом письме написано?
Источник: Вера и Время
|
